я как будто медленно умираю я ненавижу свою жизнь, в ней нет ничего в ней нет стихов, нет подвешиваний, нет пьяных драк.. в ней нет фильмов, нет наркотиков, нет бурных романов в ней нет тех кому можно доверять в ней нет тех кто способен меня прощать и воспринимать такой какая я есть
то что написала вчера про ребенка - сущая глупость, нет смысла плодить горе в этом мире, любая человеческая жизнь - это страдание
— Три часа лететь, это две с половиной тысячи километров? — Да нет, почти ровно две тысячи. — Какой медленный самолёт... — Просто он на белорусской границе останавливается. Зависает в воздухе, заходят пограничники с собаками... — Да нет там для самолёта никакой границы. — Ну что ты мне рассказываешь, я же летал. Проходят весь самолёт, потом парашютируются вниз и самолёт летит дальше. — Они по облакам ходят? — Почему по облакам? По лесенке. — *хором* Верёвочной! — Да. А спуститься по верёвочной лестнице собака не может. Сам пограничник ещё мог бы, а собака только на парашюте, больше никак.
Nyere В эту Долгую-Долгую ночь не пугайся ни стука, ни зова, И ни тени у Круга огня, и ни памяти в сердце своем, Потому что - пришли и пришли, а кого навещать им другого? И кому же беззвучно шептать, что еще победим и споем?
Наливай. Вспоминай и пои. То тебя навещают - твои.
слишком плохого со мной не случается только в меру ужасное и на этом в меру ужасном я как наркоман удовольствия уже никакого но соскочить не получается загонять себя - это по-нашему без граней жизнь не мила, без крайностей и адреналина - только депрессия и уныние
Ann> У нас в Москве солнышко. Mike> А в Питере небо стало из темно свинцового светло серым… Mike> Скоро снова начнет темнеть. Mike> Но ты не думай. Mike> Я помню как выглядит солнце. Mike> Я его видел. Mike> В сентябре. Mike> В Греции.
меня ждет совершенное одиночество одиночество - внутри когда ты улыбаешься с остальными и повторяешь, что все хорошо но чувствуешь совсем не то
но это еще полбеды
абсолют приходит когда начинаешь жить двойной жизнью когда для каждого - у тебя своя маска когда ты понимаешь, что люди знают не тебя и говорят не с тобой
когда правда - это слишком ужасно, чтобы позволить кому-то узнать
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Летит вечерний город в спешке. Откинув крашенную прядь, Сидит за столиком в кафешке, совсем молоденькая блядь. В её глазах ни грусть, ни тома, в её глазах лишь пустота. Она вчера ушла из дома... Она прелестна, но ни та... Ни та, которой дарят розы. Ни та, что бережет уют; И ей вполне хватает прозы, которую в лицо плюют. В глазах отчаянно прекрасных вы не найдёте искры свет, Все будут поиски напрасны, его, увы, там просто нет. В её глазах ни грусть, ни тома, в её глазах лишь пустота. Она вчера ушла из дома... Она прелестна, но ни та... Её ни кто не провожает, ей не целуют кисти рук; Где упадёт, она не знает и не услышит сердца стук. Любовь похожая на сказку - лишь отражение мечты. Она мужчинам дарит ласку - частицу женской красоты. Она ложиться спать со всеми, с холодным отблеском очей. Она почти любима всеми, кроме того, кто нужен ей. В её глазах ни грусть, ни тома, в её глазах лишь пустота. Она вчера ушла из дома... Она прелестна, но ни та...
я руки свои опускаю: тебя не изменишь. при этом раскладе, цена моим чувствам - грош. какое мне дело, что ты ни во что не веришь? какое мне дело, что ты никого не ждешь?
не будет ничьей вины, что среди всех прочих из памяти вскоре твоей навсегда уйду. какая мне разница, где ты проводишь ночи, бессмысленно праздные ночи в хмельном бреду?
так вот, я готова сдаться: так будет проще. с таким недостатком чувств - далеко не уйдешь. какое мне дело, что ты ничего не хочешь? какое мне дело, что ты ничего не ждешь?
рассказать ему все, рассказать ему все мои сны, открыть себя полностью и пусть он делает с этими развороченными внутренностями все, что захочет пусть он возьмет мое сердце и сожрет его, глядя на него все теми же бесконечно добрыми глазами пусть он он раздаст меня всем, или оставит себе.. все это неважно я чувствую, что я сгораю, что скоро от меня ничего не останется, я отказалась от еды, я бы хотела отказаться от большего я ненавижу себя за то, что я тысячи раз делала неправильный выбор вся моя жизнь - это неправильный выбор
я влюблена, диагноз ясен и безнадежен, я ненавижу его за то что он пьет и впадает в агрессию, и я ухожу, но через пару дней он снится мне снова его губы.. и язык.. О_о ну вот, теперь я понимаю, что значит полюбить рок-музыканта и делить его популярность с десятками людьми вокруг и ждать его весь день.. и всю ночь.. и говорить о нем.. он - как обязательный элемент беседы с кем угодно и терпеть его метания, поиски вдохновения, и бесконечный алкоголизм и ненавидеть его больше всего на свете.. и его язык
итак, все складывается далеко не самым лучшим для моей фигуры образом.. у меня совершенно очевидно обозначилась булимия, и она, сука, уже несколько недель не проходит кроме того, я катастрофически расслабилась и не могу заставить себя встать в 8-9 утра на пробежку.. просыпаюсь в 11, и уже не успеваю (наверно, столько спать - это из-за осени и недостатка света/тепла/витаминов..) хотя есть способ хоть немного себя контролировать - просто не покупать вредништяки, вот сейчас у меня в холодильнике курица, капуста, салатик, яблочки, варенье клубничное.. в ближайшие дни можно ограничиться этим в разных видах
1. - Правду ли говорят, мессир, что когда-то все люди были андрогинны, а бог разделил людей надвое. И вот мы бродим по Вселенной, разыскивая причитающуюся половинку? - Абсолютно верно, - Мефистофель входил в столовую, вытирая руки полотенцем. На нем был полосатый отцовский халат и мои носки. - Интересно, возможно ли мне найти свою половинку. Кто он? Какой он? Должно быть, он мне роднее, чем все сестры и братья? - Так-с, сейчас посмотрим, - он извлек из кармана черный электронный блокнотик, пробежал пальцами по кнопкам - Лючано Поричелло, вонючий ланцерони, бродяга и педераст, умер в 1863 году, обожравшись пармской ветчины. Краденой, между прочим, ветчины. Наверное, тоже мечтал найти alter ego. Хочешь, я приготовлю на завтрак зеленый салат, а ты бы пока сбегала в булочную?
2. - Странное ты существо, моя девочка, - Мефистофель ковырнул вилкой ломтик "Рокфора" - тратишься на этот плесневелый сыр, но брезгуешь брынзой. Платишь продажным женщинам, но чураешься ласок Возлюбленной. Куришь опиум в притонах, но чистый деревенский воздух вызывает у тебя асфиксии. Свою жизнь ты тратишь на умирание. Странное ты существо... - Но, быть может, в отличие от остальных, мне хотя бы умереть удастся наоборот... - Кого ты пытаешься обмануть? - он вкрадчиво расхохотался и потрепал меня по щеке.
3. Мы завтракали мороженым с орехами и шоколадом. Мы пили ситро. Мы читали вслух. Мы смеялись. Было редкостно покойно и празднично. - Как ты уродлива сегодня! - вдруг сказал Мефистофель, посмотрев не меня поверх очков - Что с тобой? Он вынул из кармашка лупу и принялся разглядывать меня самым тщательнейшим образом: - Ухо обожжено... - Да, потому что она стонала. - Левый глаз испорчен кровоподтеком... - Да, потому что она была красива. - Правый отсутствует вовсе... - Да, потому что она усыпляла меня поцелуями. - Ребра. Вероятно, поломаны. Плечи в синяках... - Да, потому что она ласкала мое тело. - Ты только посмотри, что стало с твоими пальцами!!.. - Да, потому что она пригласила меня внутрь. - Ноздри порваны по краям... - Да, потому что она истекала ароматом тюльпанов. - Мертвенно-синие губы... - Да, потому что к губам она так и не прикоснулась. - Эта любовь оставит от тебя руины, старуха. А ведь я - предупреждал! - Да. И мне придется рождать для себя иной фасад, заново белить портики и шлифовать колонны. Что же мне делать, мессир!? - Это все пустяки. Я раздумываю, где доставать для тебя свежее сердце, живую печень, чистые легкие, сытую кровь? - И душу. - Вот как!? Ты пользуешься моим расположением, меркантильная сволочь. А где же предыдущие четыре? - Мефистофель сунул в рот ложку мороженого и, дурачась, вспенил его на губах.
4. Он вытер губы салфеткой и, свернув ее корабликом, сказал: - В основе всех ваших подвигов лежит жажда половых наслаждений. - Ну, это Вы загнули, мессир. А как же жажда славы? Денег? Власти, наконец? - Твои стихи принесут тебе славу, ибо ты сможешь возбуждать множество женщин. Твоя слава принесет тебе богатство, и ты сможешь покупать множество женщин. Твои деньги принесут тебе власть, и ты сможешь покорять множество женщин. - Нет-нет, мессир. Мне нужна только одна женщина. Мне нужна моя возлюбленная. И стихи я буду слагать только ей, и только для нее куплю ожерелье из черного жемчуга, и только она покорится мне однажды. Дождливой грохочущей ночью, когда все вокруг будет содрогаться нам в такт!... - Эка ты возбудилась! - улыбнулся Мефистофель - Гарсон, пожалуйста, холодного нарзану!!
5. - Я хочу родить. Зачать в самой глубине и выплеснуть на свет. Вы станете отцом моего сына, мессир? - Вероятно, мне придется - Мефистофель перемешал овсянку, добавил масла, надкусил бутерброд. - Ребенок будет лучшим моим творением. Все стихи, недорощенные мысли покажутся мне мусором. А любовь к нему затмит прошлые раны, романы и увлечения. - М-м, кому ты собираешься посвятить лучшее творение? - Своей Возлюбленной, мессир. Она не может писать, она не может иметь детей. Я посвящу сына ей. Мефистофель рассмеялся в голос, зачерпнул кабачковой икры и с видимым наслаждением вылизал ложку. - Почему же Вы смеетесь, мессир? Надо мной? - Не над тобой. Но скажи мне, что ты будешь делать с черновиком, если шедевра не получится? И согласишься ли делить славу со мной в случае успеха?
6. - Мессир, скажите, Любить - это ремесло? - Угу - ответил Мефистофель, срезая с яблока тонкую ленточку кожуры. - ... или талант?... - Угу - повторил он снова, и вторая зеленая завитушка упала на блюдце рядом с первой. - или гений?... - Угу - произнес Мефистофель в третий раз, неуклонно полосуя серебряным ножичком глянцевую обложку. - ... и существует ли абсолютный гений в любви?.. - Угу - он не поднимал на меня глаз. - ... и каков же он? что он?... - Хм - Мефистофель рассек плоть. - ...если он гениален, то, пожалуй, любое сердце ему удастся согреть, зажечь, оплодотворить, влюбить в себя!.. - я хитро заулыбалась. - Что это ты себе вообразила? Гений в том, что ему удастся согреть и оплодотворить, не влюбляя, - он бросил мне в ладони обнаженный плод.
7. Мефистофель ворвался этим утром ко мне в комнату пятнистый и прекрасный, как фавн. Примостился на краешке канапе. Свил ноги гибкой петлей. Достал из сумочки чизбургер и уставился на него. - Твой тиран умер вчера. В Венеции. Ешь спокойно, - сказала я ему, улыбаясь. - Да, мой бог умер вчера. Теперь тело Вацы не нужно ни голоду, ни душе. - Мефистофель опустился на колени и заплакал, как русалка.
8. - Вот тебе загадка: в моей жизни было три прекрасных женщины. - Мефистофель, вероятно, только что возвратился с ночной пирушки. Он был откровенен и стариковски-слезлив. - Представь себе, все три умерли от язв. Первая - от язвы желудка, вторая - от язвы на нижней губе, третья - от сердечной язвы. Третья любила меня так сильно, что заболела. Теперь скажи мне, кого из них тебе жаль больше? - Мефистофель крепко выжал в чай лимонную дольку. - Конечно же, последнюю, мессир, ведь она?.. - Все ясно. Да, она любила меня. А первая была самой страстной, самой сумасшедшей. Она проигрывала себя на скачках. Обожала острую мексиканскую пищу и водку. Она изменяла мне с кубинскими моряками в порту и с французскими хористками в закоулках борделей. Иногда мы уходили в поле и лежали, разбросав руки, блуждая глазами в созвездиях. А потом любили друг друга так, что земля подбрасывала вверх наши бедра, пружиня. Она, конечно, не любила меня, - он улыбнулся. - Вторая много курила, пила абсент, читала стихи, сидя в плетеном кресле. Она была манерной особой с ломаными руками. И ее любовники всегда смотрели свысока на меня, на мои стоптанные туфли, бедную одежду. Она втаскивала меня в свою постель и заставляла подчиняться ей, а потом давала мне денег. Она резала себе вены, убивалась люминалом и ждала спасения. Мы много путешествовали: Греция, Египет, Индия. В Индии она и подцепила эту заразу. Уже ничто не смогло ей помочь. - Мефистофель отломил край галеты и сунул в рот. Запил чаем. - Не думаю, чтоб она меня любила. Хотела - да, но не любила. А вот третья... Та пела мне колыбельные и рисовала мой портрет на стене комнаты. Говорила, что минута, проведенная в разлуке, - мертвая минута. Она всегда плакала, провожая меня на работу, всегда оставалась дома, дожидаясь меня, уснувшего в баре. Даже посвящала мне длинные протяжные стихи. Она называла меня "мужем", и случилось - создала крошечное подобие меня - ребенка. Я часто оставлял ее одну, ибо ей нужно было плакать в одиночестве. Потом ее сердце съела язва любви, и мать с отцом приехали в город похоронить дочь. Скажи мне теперь, кого из них тебе жаль больше? - Ну, конечно же, третью, мессир... - Баба!... - заметил он мне, перебивая.
9. - Вы не поможете мне, мессир? - Да-да. А в чем, собственно, дело? - Мефистофель нехотя оторвался от фруктового салата и посмотрел на меня. - Мне нужен яд, мессир. Много яда. Дайте мне в долг, пожалуйста. - Помилуйте! Для чего тебя яд? Неужто решила-таки травиться? - он размахивал перед моим носом вилочкой, унизанной долькой апельсина. - Нет, мессир. Не травиться, но травить. Я хочу отомстить обидевшей меня, мессир. - Ха! Тогда просто полюби ее, дуреха! Любовь окажется сильнее цикуты и разъест столь ненавистное тебе существо, - он потянулся через стол, взял черничное варенье и сдобрил им кусок белой булки. - И пока ты можешь любить, никогда не проси яда взаймы. Даже у меня.
10. Стакан томатного сока с солью, чесноком и перцем. Что может быть лучше? Я облизала губы. - Может быть, убив, я пойму смысл мною отнятой жизни? Увижу его на носике пули? - Ты только что убила сок. Ни за что, ни про что. - Мефистофель схватил пустой стакан и разбил его о подоконник - Я размозжил голову стеклянному баловню. Где же был повод их существования? В чесноке, перце, томатах? Не вижу! Может, он закатился под тумбочку? - Мефистофель обшарил взглядом всю комнату. - Помилуйте, мессир! Жизнь человека - не помидоры, и не стекло! - Но ведь ты даже не задумалась, чем именно опалил тебе губы последний глоток, правда!? - Мефистофель подошел к графину и втянул ноздрями пряный багровый запах.
11. - Теперь у тебя только один недостаток - молодость. - Мефистофель добавил в кофе ложку сахара. Плеснул из молочника жирных сливок. - Разве это недостаток, мессир? Ведь они влюбляются в мою молодость и превозносят ее до небес. Они сами становятся моложе, постоянно расцветая. - Но ни одна из них не захочет поменяться с тобой местами. Неужели ты не замечала, что женщины ухаживают за своими морщинами? Твоя молодость нужна им, как вуаль, за которой другим не разглядеть опыта лица. Но они никогда не расстанутся с возрастом, вот увидишь, - он намазывал медом хрусткий булочный ломтик. - Значит, я так смела, мессир, что могу не прятать щек, лба и глаз! - Просто ты еще глупа и не знаешь, что у человека нет ничего, кроме собственной истории, чем можно было бы укрыться в гробу. Муслин твоей юности спасает их лица от воров. - Мефистофель говорил, плотно набив рот, истекая янтарем слюны. - Эй! Воры! Берите мою историю, мою жизнь! Берите всю! Вы прогадали, мессир, ха-ха! Видите, никто не стремится красть чужое прошлое. - Неудивительно. Даже я еще не вижу на тебе лица, - он резко откинулся на спинку стула. Зевнул. Прикрыв губы платком.
12. - ... разве разумный взрослый человек способен убить другого, да еще таким изощренным способом?... - Мефистофель намотал на вилку ломтик яичницы и пихнул в рот - Так ненужно жестоки могут быть душевнобольные и дети с еще неокрепшим мягким мозгом. - Но тогда, кто же дети, мессир? - Дети и есть те пресловутые "мудрые взрослые". Не потому ли так редко встретишь убийцу-ребенка... - он густо полил сосиску горчицей. - Но тогда, кто же взрослые мессир? - Не понимаешь? Это старые озлобленные дети с холодцом в головах. Они без устали плодятся, надеясь родить себе подобных, но каждый раз их ждет неудача. Рождаются взрослые, и вместе с ними в детях расцветает злоба и зависть. Не потому ли родители наказывают свое чадо поркой и без устали ругают новое поколение?... - Мефистофель взял с блюдца поджаристую гренку. - Но тогда, куда же деваются все взрослые, когда вырастают? - Увы, они вырастают в детей. Их шрамы со временем заживают, обиды забываются, мозги наполняются жижей, животы - детенышами. Все идет по кругу. - Но я не хочу становиться старым ребенком, мессир!... - Тогда спускай штаны. Нужно подновить тебе родительские отметины! - он невесело присвистнул и встал из-за стола.
140160 (сохранена 2010-10-14 в 18:40) Слушал с детьми mp3 сказку Оле лукойе-Жесть... Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он тихо-тихо подымается по лестнице;
- Хороший гномик... в одних чулках -голышом...
потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнёт в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из неё тоненькой-тоненькой струйкой.
-Чувак голышом в одних носках со спринцовкой с молоком.. брызгает детям в глаза,да так, что те слипаются...
Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки.
-Без комментариев.. Подует — и головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно, — у Оле-Лукойе нет ведь злого умысла; - Х..р его знает на счет умысла у голого гнома-эксгибициониста -педофила в носках со спринцовкой в руках. заходящего с тыла....